Почему сейчас трудно стать православным?

Ответить на поставленный вопрос можно возвышенно-богословски: потому что мир, лежащий во зле, всячески сопротивляется нашему спасению. Церковь же иноприродна этому миру, поэтому он не хочет отдавать «своих», т.е. отпускать грешников в вечную жизнь со Христом. Однако такой ответ, правильный по своей глубинной сути, может показаться излишне пафосным, отвлеченным от реалий. 

Мы то знаем из собственного «приземленного» опыта: несмотря на то, что миссия Церкви останется всегда одной и той же – идти от края и до края земли, проповедуя Христа всем народам, − именно воцерковленные православные христиане часто становятся тем «бревном», которое мешает другим прийти в Церковь, остаться в ней навсегда, родиться в ней для вечности. Об этой антимиссионерской черте отечественного православия еще в конце ХIХ века писал святитель Николай (Касаткин), безуспешно пытавшийся увлечь своих собратьев идеей просвещения Японии. Почти все, горько отмечал он, «или не хотели слышать, или вопрошали о выгодах и привилегиях службы... Убила ли нас насмерть наша несчастная история? Или же наш характер на веки вечные такой неподвижный, вялый, апатичный, неспособный проникнуться Духом Христовым, и протестантство или католичество овладеют миром, и с ними мир покончит свое существование?»

О приходе: в былые времена и сегодня

Но святитель Николай говорил о трудностях внешней апостольской миссии. В нашем же случае речь идет о способности обычной церковно-приходской общины быть центром внутренней миссии. Нужно сказать, что до 1917 года приход был чем-то вроде административной ячейки, где исполнялись требы, а прихожане были обязаны принимать участие в литургической жизни, чтобы не навлечь на себя подозрение в «отпадении от веры». Хотя в конце ХIХ − в начале ХХ века в православной периодике постоянно звучит призыв к автономизации приходов, привлечению прихожан к миссионерской работе, социальным проектам, обществам трезвости, кассам взаимопомощи и т.д., но на практике в большинстве случаев замыслы энтузиастов остались благими намерениями.

Многие священники и архиереи после 1905-1907 гг. открыто говорили о том, что синодальная система лишает Церковь самостоятельности и главное – препятствует рождению доверия между пастырями и мирянами. А после 1917 г. они признавали, что при царском режиме «на паству учили нас смотреть как на элемент опасный, который следует держать подальше от церковного управления». Наверное, поэтому митрополит Антоний Сурожский в своих воспоминаниях выражает, на первый взгляд, странную для священнослужителя радость: «Я стал верующим не через Церковь. И я Богу очень за это благодарен в том смысле, что ранние мои годы не были оформлены церковностью». Владыка имел в виду отсутствие опыта формально-обрядовой приходской жизни, притуплявшей своей привычностью, обыденностью, обязательностью и интеллектуальным минимализмом личный религиозный опыт. Последний был ярко пережит им в эмиграции в юношеском возрасте во время чтения Евангелия от Марка.

О прихрамовой катехизации: в советские и наши годы

В советские атеистические времена ни о какой катехизации, приходском миссионерстве, воскресных школах и даже благотворительности не могло быть и речи. После прекращения массовых репрессий власть внимательно следила за тем, чтобы в Церкви не появлялись дети, чтобы приход вносил деньги в грабительский «фонд мира», чтобы деятельность священника не выходила за рамки храмовых стен и чтобы даже там она ограничивалась лишь молитвой и поздравлением прихожан с праздником. Литургия в немногих уцелевших храмах осталась единственной ниточкой, связывающей людей с православной верой, и безбожное государство явно недооценило угрозу этого «богословия в песнопениях». Помня этот опыт бытия Церкви в «резервации», не стоит удивляться тому, что православные христиане после призыва «Оглашеннии, главы ваша Господеви приклоните» дружно преклоняют головы. Кстати, мне ни разу не приходилось услышать публичного замечания от приходского пастыря, что этого делать не нужно.

Со времени краха атеистического режима прошло фактически четверть столетия, но ситуация с прихрамовой катехизацией и приходским миссионерством остается, на мой взгляд, довольно плачевной, несмотря на призывы священноначалия и отдельные утешительные примеры. Куда, в конце-концов, должен прийти по-православному уверовавший во Христа? Предположим, какой-нибудь богоискатель, начитавшись св. Иоанна Златоуста, св. Макария Египетского, св. Игнатия Брянчанинова, о. Павла Флоренского, митр. Антония Сурожского, решит, что православие глубже, возвышеннее, интереснее и убедительнее, чем все остальные религии и христианские конфессии. Ведь в действительности так и есть. Поэтому ранним воскресным утром он отважится прийти в церковь, начав свой путь к православию с ближайшего к его дому приходского храма. И первое, что он может увидеть, переступив его порог − людей, столпившихся в очереди к прилавку. Вполне понятно, какая цитата и какой евангельский сюжет промелькнет у него в голове. Идет он дальше и замечает, что во время службы все куда-то бегут, спешат, суетятся, что-то передают друг другу, и так без конца. Во время пения дивной Херувимской, прямо на словах «всякое житейское отложим попечение» перед ним появляется служитель храма в синей униформе с совком и с грохотом сыплет в какой-то ящик остатки недогоревших свечей. «Тебе поем», на алтаре прелагаются Святые Дары, − происходит самое великое событие в истории человечества! − а по храму ходит, как ни в чем не бывало, женщина с ведром и, не обращая никакого внимания на молящихся, занимается своим делом. А тут же возле прилавка разгораются нешуточные страсти между захожанином и служительницей по поводу купленных крестиков. 

«Святая святым!» − затворяются царские врата, раздается «Хвалите Господа с небес», и весь благочестивый народ разворачивается и устремляется в притвор. Все это напоминает паническое бегство, но люди бегут не славить Господа с небес, а бороться за просфоры. Давка, взаимные пинки, обвинения и упреки, кто-то победоносно вырывается из толпы с просфорами в руках, кому-то они не достались, несмотря на все усилия. Обиженные идут жаловаться бабушке у прилавка, а иные и к батюшке...

Проповедь не для нас

И вдобавок ко всему − проповедь. Вместо живого пастырского слова ищущий неофит нередко может услышать чтение из сборника гомилий середины ХIХ века. Проповедник читает о благообразии, благоутробии, благоугождениии и благорастворении, о чем-то очень благонамеренном, но совершенно непонятном и не имеющим к жгучим вопросам, впервые приведшим человека в храм, никакого отношения. Напоследок батюшка вдруг разражается праведным гневом против баптистов и штундистов, как самой большой угрозе для православной веры и нравственности, даже не отдавая себе отчет в том, что первые сейчас не столько враги, сколько союзники, а вторых уже сто с лишним лет как нет на свете... Прихожане, уныло блуждающие по храму во время такой формальной проповеди, не редкость. Понятно почему: они чувствуют, что проповедь не для них. А для кого?

В связи с этим вопросом академик С.С. Аверинцев описывал один показательный случай. В эпоху «застоя» многие молодые люди, рискуя карьерой и благополучием, стали креститься, воцерковляться, преодолевая, прежде всего, яростное сопротивление своих родителей – фанатичных «научных атеистов», воспитанных в сталинско-хрущевские годы. И вот в одном московском храме, наполненном ищущими интеллигентами, в день Введения во Храм Пресвятой Богородицы священник обращается к пастве: «Братья и сестры, всех вас ваши благочестивые родители принесли в храм в надлежащий день после вашего рождения...» «Поскольку, − отметил С.Аверинцев, − проповедник никак не был человеком глупым, такую проповедь невозможно понять иначе, как вполне сознательное отстранение от реальности в пользу условного, искусственного мира». Эта отрешенность от повседневной жизни − заметная тенденция православного проповедничества, и она очень неприятно поражает, особенно, если не понимать ее истоков и контекстов.

Не везде так печально, есть приятные исключения, о которых снимают фильмы и пишут на православных сайтах, встречается миссионерский энтузиазм, благотворительность и даже подвижничество среди приходских священников и мирян. Поэтому все изложенное – обобщение личных многолетних наблюдений, и, как любое обобщение, оно упрощает реальность. Но, тем не менее, речь идет не об уникальных казусах, а повторяющихся типичных ситуациях, варьирующихся лишь в деталях. Но о них редко говорят, еще реже пишут.

Исправимы ли приходские недостатки?

Все они по-человечески объяснимы: недостатки приходской жизни, продолжающие наши личные недостатки. Но ведь они не сейчас появились и многие из них, если к ним не привыкнуть как к «благочестивой традиции», вполне исправимы. К примеру, что мешает продавать свечи, просфоры, иконочки и крестики не в храме, а в отдельном помещении? Почему нельзя организовать раздачу отслуженных просфор так, чтобы не превращать ее в кулачные бои? Или этот варварский ритуал неискореним, гармонируя с нашей славянской ментальностью? Почему чтецу, псаломщику или священнику непременно нужно читать молитвы спешно и невнятно, что даже специалисту по церковнославянскому языку непросто разобрать читаемое? Не говоря уже об обычных прихожанах, на чью долю остается лишь умиротворяющий, но лишенный смысла шумовой фон.

Ясное дело, при советской власти священникам нельзя или нежелательно было нести прихожанам живое евангельское слово, поскольку оно составляло конкуренцию «эпохальным решениям» съездов и речам вождей. Многие просто не научились проповедовать. Но кто сейчас молодым пастырям не дает права обращаться к прихожанам на обычном, человеческом языке? Зачем при этом нужны надуманные барочные «плетения словес» и книжные обороты двухсотлетней давности? Если проповедь читать по книжке, то уж лучше взять сборник слов Иоанна Златоуста. Просто, невитиевато и всегда современно.

Тем временем, никем не замеченный человек (если не получит выговор за неумение правильно креститься) может уйти из храма и больше не вернуться. Он может быть легко раним, впечатлителен, меланхоличен, обидчив, одним словом − тонкая душевная организация. Обычная черта творческих людей. Чтобы остаться, невзирая ни на что, − нужна твердая вера. Нужна несокрушимая уверенность в правоте православия, способность усилием воли не реагировать на прихрамовую суету, умение различать в Церкви главное и второстепенное, веру Церкви и недостатки батюшек и прихожан. Пришедший в приходской храм с сомнениями и поисками, экзистенциальными метаниями, кризисами мировоззрения, если не случится чуда, скорее всего будет не понят — и пойдет искать дальше. И никто его не попытается остановить. 

Сергей  Савченко
 

источник